Нелли Шульман - Вельяминовы – Время Бури. Книга первая
Домашнее поле «Фейноорда», огромный стадион De Kuip, Бадья, как его называли в городе, возведенный незадолго до войны, пострадал при налете. Немцы, методично, разбирали здание на строительные материалы. «Фейеноорд» переехал на старое поле, Кромме Зандвег. Болельщики «Фейеноорда» явились на дерби не только со знаменами. Многие ребята покачивались, проходя в готические ворота «Кастеля». От них пахло можжевеловой водкой. Реяли флаги «Фейеноорда», с черным кругом, разделенным на белую и красную половины, с надписями, золотом: «Feijenoord Rotterdam». Над черепичными крышами Спангена, над заросшим тиной каналом, с протянутыми поперек веревками, с бельем, над крохотными огородами, неслось:
– Роттердам, Роттердам, Роттердам!
Хозяйка квартиры на первом этаже здания сушила белье в огороде, на деревянных рейках. Вход в две скромные комнаты и крохотную кухню располагался на углу здания, отдельно от общего подъезда. Чистые занавески, серого холста, плотно закрывали окна. Легкий ветер играл тканью. Со стадиона донесся рев, матч начался.
Немцы в Спанген не заглядывали. Оккупантам нечего было делать в районе, где жили докеры, рабочие, и мелкие лавочники. По улицам слонялись угрюмые парни, в потрепанных костюмах, с кастетами в карманах, с исцарапанными костяшками пальцев. По вечерам в барах устраивались кулачные бои. На задворках ресторанчика, принадлежавшего эмигранту из Батавии, поднималась вверх пыль, слышалось хлопанье крыльев. Там собирались любители схваток между петухами. Квартал усеивали ломбарды, где можно было, заодно, поставить деньги на футбольный тотализатор.
Высокая блондинка снимала квартиру, рядом со стадионом. Таблички на двери не висело. К ней часто приходили другие женщины. Некоторые ночевали в квартире. Комнаты сдавались с подвалом. Обычно жильцы квартала держали в нем припасы, на зиму. В передней, невысокая дверь, вела на узкую, крутую лестницу. Подпол освещался одной тусклой лампочкой, но хозяйка квартиры принесла туда свечи. Для операций требовалось хорошее освещение. В подвале стояла спиртовая плитка, где женщина стерилизовала инструменты, шкаф с лекарствами, и два топчана. Один из них хозяйка сколотила сама. Особое кресло было никак не достать, но у нее были точные, аккуратные руки хирурга. Операционный стол вышел отличным. На втором топчане оставались женщины, после вмешательства. Лекарства врач покупала из-под полы. В Спангене аптекари торговали с заднего хода. В квартале жили пристрастившиеся к морфию и опиуму люди.
В маленьком огороде женщина развела грядки, с молодым салатом, петрушкой и укропом.
Дверь отворилась, Эстер вышла на крыльцо. Весна выпала теплая, а июнь и вовсе оказался жарким. Вчера все газеты Голландии сообщили об атаке вермахта на Советский Союз. Репродукторы захлебывались нацистскими маршами. В передовицах писали, что немецкие войска продвигаются вглубь страны, не встречая сопротивления. Эстер в этом сильно сомневалась. Присев на ступеньки, оправив подол простой юбки, она вытянула длинные, загорелые ноги. Чиркнув спичкой, женщина выпустила серебристый дым. На стадионе гремели крики.
– Пассажиры…, – Эстер томно потянулась, – покупатели, болельщики. Никто на меня не обращает внимания…, – с первого июля на окнах квартиры появлялись таблички «Сдается внаем». Госпожа Качиньская собиралась поехать на юг, в Брюссель, и обратиться в тамошнее управление по делам фольксдойче. На востоке Бельгии, вокруг Эйпена, издавна жило много немцев. С началом оккупации, территории отошли рейху, но в Брюсселе, как узнала Эстер от гостя, открыли особую канцелярию, ведавшую делами немецкоязычных граждан Бельгии, и Голландии. Госпожа Качиньская, хоть и родилась у отца, поляка, но имела набор бумаг, из которых явственно следовало, что мать ее обладает безукоризненной, арийской родословной. Она намеревалась попросить содействия, в возвращении в родной город Бреслау. За два года до войны госпожа Качиньская получила диплом акушерки, в медицинском училище Амстердама. Пани Магдалена хотела продолжить практиковать, в Польше.
Всех евреев Эйпена, по словам гостя, депортировали на восток, в лагеря. Город объявили Judenfrei, свободным от еврейского населения.
– Мальмеди тоже…, – мрачно заметил гость, – но в аббатство немцам хода нет. Мы туда кое-кого привозим, по договоренности с отцом Янсеннсом…, – глава иезуитов Бельгии снабдил Монаха надежными документами члена ордена. Евреев прятали в монастырях, переводили через швейцарскую границу, пользуясь услугами проводников. Однако, чтобы добраться до французских провинций, лежавших рядом со Швейцарией, требовалось миновать Эльзас и Лотарингию, ставшие Третьим Рейхом. Монах вздохнул:
– Один человек, в составе группы паломников, внимания не привлекает. Меня покойный барон Виллем собирался туда отправить, – он помолчал, – но детей и женщин мы не можем этим путем посылать, слишком опасно…, – весной начались депортации нетрудоспособных евреев, из Амстердама, и других голландских городов, на восток:
– Давида не тронут, – убеждала себя Эстер, – он председатель юденрата. Тем более, если в этом году присудят Нобелевскую премию, то он первый кандидат на получение…, – раз в неделю Эстер ездила в Амстердам. Элиза приводила мальчиков на прогулку. Ботанический сад для евреев закрыли, они встречались на набережных каналов. С детьми все было в порядке. По словам Элизы, Давид процветал. Эстер и сама это знала.
Бывший муж постоянно выступал по радио, и печатался в газетах. После февральской забастовки в Амстердаме, когда жители города протестовали против депортации евреев, профессор Кардозо выпустил серию статей. Он клялся в лояльности еврейского населения страны, к немецкой администрации.
– Мамзер, – сочно подытожила Эстер, бросая газету в камин.
Передатчик хранился в подвале особняка Кардозо, куда Давид не заглядывал. Футляр стоял в кладовой, засыпанный картошкой и луком. Элиза выходила на связь, когда мужа дома не было. Они, сначала, хотели устраивать сеансы с морского берега, Элиза могла вывезти детей на пляж. Эстер покачала головой:
– Не рискуй. Мальчишкам пять лет. Они могут спросить, что у тебя за футляр, могут проговориться…, – у Монаха тоже имелся передатчик, на базе отряда, в Арденнах. Однако радиста убили, во время стычки с гестаповцами. Девушка прилетела к Монаху из Британии, до Пасхи. Он узнал о Звезде на одном из последних сеансов связи. Эстер сообщила Джону свой адрес, в Роттердаме. Элиза, после Пасхи, сказала, что скоро в Роттердаме появится гость, с юга. Девушка пожала плечами:
– Они передали пароль и отзыв. Наш общий друг не сказал, как он выглядит…, – Эстер курила, подставив лицо солнцу:
– Смелый человек. Мне легче, я на еврейку не похожа, а по нему все видно. Хотя он бреет голову, и в рясе расхаживает…, – она, невольно, улыбнулась. Эстер попросила Монаха достать документы, для мальчиков, на случай, если бывшего мужа не выпустили бы в Швецию. Монах привез ей подлинные свидетельства о рождении, близнецов Жозефа и Себастьяна Мерсье, пяти лет от роду. Он брал бумаги в католических приютах. Жозеф и Себастьян умерли, не дотянув до года, но немцам об этом знать, было не обязательно:
– Надо документы Элизе передать, когда я в Амстердам поеду…, – Эстер потушила папиросу в медной пепельнице, – на всякий случай. И сказать ей, как Монаха искать. Впрочем, она его знает…, – женщина усмехнулась. Поднявшись, Эстер сняла белье. Безопасный ящик в Амстердаме был готов. Она собиралась на следующей неделе сообщить адрес в Берлин.
– Но если Элиза в Швецию отправится, если мамзеру разрешат уехать, группа Генриха останется без связи…, – Эстер прикусила деревянную прищепку:
– Надо Монаха попросить арендовать ящик в Брюсселе. Они долго без радиста не просидят. Джон к ним отправит замену. Лаура во Франции…
Эстер поймала себя на том, что улыбается:
– Хорошо, что они с Мишелем поженились. Еще бы Теодор кого-нибудь встретил…, А я? – она застыла, с бельем в руках:
– Монах меня в Арденны зовет. Но я нужна в Польше, тамошним партизанам…, – Эстер подозревала, что Монах звал ее в Арденны не только из-за бесхозного передатчика. Она покачала головой:
– Это временное, я говорила. Из-за опасности, одиночества. Надо ему голову побрить, перед отъездом…, – Монах приходил к ней не в рясе. В Спангене иезуит вызвал бы больше подозрения, чем запойный пьяница, каких по улицам бродило много. Он привозил, в саквояже, старый штатский костюм, с белым воротничком священника. Мужчина переодевался, в одной из привокзальных забегаловок.
Подхватив белье, она прошла на кухню. Эстер поставила кофе, на плиту. Она отправила письмо отцу, в Нью-Йорк, сообщая, что с ней все хорошо. Эстер не хотела вызывать подозрений у служащих почты, поэтому просила доктора Горовица передавать ей семейные новости через Меира:
